Между тем мать понемногу оправлялась, к ней вернулись аппетит и желание жить. Она продолжала оплакивать мужа, но ее слезы стали светлее и мягче, если можно так выразиться. Это уже была горькая печаль, а не душераздирающая трагедия. Кажется, до матери дошли слова Долгова о том, что есть сын, за которого она в ответе.
Я старался вести себя безукоризненно, насколько мог. Хотя меня посещали тревожные мысли, я тщательно скрывал от всех свое беспокойство. Однако не удержался и задал матушке вопрос, который чрезвычайно удивил ее: не замечала ли она чего-нибудь странного или подозрительного в последние предрождественские недели.
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась она.
Я промямлил:
— Хочу разобраться в причинах внезапной болезни отца. Не было ли стресса, который спровоцировал недуг?
— Какая теперь разница, Нико? — махнула она рукой. — Мы потеряли его. И нам придется привыкать к этому. И мне, и тебе. До сих пор мы оба жили, как за каменной стеной. А теперь нам надо самим о себе заботиться.
— Папа ведь не жаловался на здоровье?
— Андрей вообще никогда не жаловался, — отрезала она. — Но это не значит, что он был здоров. Семьдесят лет — не двадцать!
— Я понимаю, но…
— Ты меня обвиняешь? — вскинулась мать. — Что я недоглядела? Не заставляла его регулярно проходить медицинские обследования? Тебе отлично известно, отец не любил обращаться к врачам. Он был упрям, как бык, никого не слушал. И вот… доупрямился, — всхлипнула она.
— Успокойся, — примирительно произнес я, беря ее за руку. — Я не ищу виноватых. Я просто пытаюсь выяснить…
— Что выяснить? — перебила она. — Он умер потому, что пришло его время. Так он всегда говорил. Судьбу не обманешь.
— Да я не о том.
— А о чем?
— Ну… понимаешь, как-то все быстро произошло. Новый год, Рождество… ничто не предвещало беды, и вдруг — бац! Может, отец сильно перенервничал?
— Я не помню… — задумалась мать. — Твой отец был очень скрытным. Он считал проявление чувств слабостью, недостойной мужчины. Он не посвящал меня в свои проблемы. Оберегал.
Она прижимала кружевной платочек то к одной щеке, то к другой, промокая слезы. Я ощущал себя коршуном, терзающим голубку. В самом деле, чего я прицепился к матери с вопросами, когда ее рана еще совсем свежа. Неужели нельзя подождать?
«Потом может быть поздно, дружище, — нашептывал мой внутренний голос. — Поздно! Действуй, как подсказывает тебе сердце, и будь что будет!»
— Ты меня прости, ма, — виновато попросил я. — Тебе больно говорить об этом. Но мы должны обсудить все варианты.
Она вздрогнула и посмотрела на меня красными воспаленными глазами.
— Ты что? Какие варианты? Думаешь, его… он…
— Нет, нет, — искренне возразил я, понимая, чего она не решается вымолвить. — Речь не идет об убийстве. Папа умер естественной смертью, в этом никто не сомневается. Но… я должен знать все о его последнем годе. Я был невнимателен к нему, мы почти не говорили о серьезных вещах. Обменивались общими фразами. Доброе утро… спокойной ночи…
— Андрей был постоянно занят, — бросилась она на защиту покойного мужа. — Он работал для нас с тобой, Нико! Чтобы мы ни в чем не нуждались. Нечестно упрекать его теперь, когда он ушел.
— Я не упрекаю, — огорчился я. — Мы любили друг друга, как могли. Я рос разгильдяем и доставлял ему массу хлопот. Он заслуживал лучшего наследника.
Мать промолчала, глядя на портрет отца в траурной рамке. После сорокового дня я предложил ей убрать портрет, но она не соглашалась.
Я тоже молчал, не находя нужных слов. Она первой нарушила затянувшуюся паузу:
— Ты похож на своего отца… такой же упрямый и скрытный.
Я не стал возражать. Тем более, что и упрямство, и скрытность были мне присущи. Я надеялся, эти качества пригодятся в бизнесе. Отцу они по крайней мере не мешали преуспевать.
— Послушай… а ведь было что-то такое, — добавила матушка, наморщив лоб. — Андрюша как-то обмолвился, будто за ним наблюдают.
— Наблюдают?
— Ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Но кто именно… он не мог понять. Это было просто чувство… ощущение, которое его беспокоило на протяжении жизни. Он спросил, что я об этом думаю.
— И что ты ему сказала?
— Я посоветовала ему обратиться к врачу, — смущенно призналась она.
— Ты решила, что он не в своем уме?
Лицо матери, и без того покрытое красными пятнами, побагровело еще больше.
— Давай прекратим этот разговор, — испугался я.
Но теперь она сама хотела объясниться. Ее брови прыгнули вверх, губы задрожали.
— Это могли быть первые признаки паранойи. Разумеется, ничего такого я ему не сказала.
— Но подумала, да?
Она смущенно кивнула, прижимая платочек к носу.
— А что мне было думать? Правда, к врачам отец не пошел, как ты сам понимаешь. И больше у нас разговор об этом не заходил. Это наблюдение, — подчеркнула она, — могло существовать только в воображении Андрюши. Он хронически переутомлялся, не умел отдыхать. Психика не выносит таких нагрузок. Но убедить твоего отца хоть на десять дней отключить телефоны и послать бизнес ко всем чертям, было нереально.
Я рассеянно кивал, думая о сестре. Обещание, данное мной отцу, жгло мне сердце. Наступил момент, когда я понял, что не имею права дальше откладывать знакомство с Анной.
В середине лета я отправился навстречу неизвестности…
Позавтракал я в Москве, а пообедал уже в Симферополе, в буфете аэровокзала. Должен признаться, я не чувствовал вкуса еды. Мной овладело нечто наподобие лихорадки, природу которой я объяснить не мог.